Почему «дело Голунова» не изменило стандарты силовиков

Год назад возникло «дело Голунова». За это время журналист Иван Голунов из подозреваемого стал потерпевшим, а разрабатывавшие его оперативные сотрудники превратились из редко досягаемых для правосудия силовиков в обвиняемых по внушительному набору статей УК РФ: фальсификация доказательств, превышение должностных полномочий и хранение наркотиков. Однако даже столь резонансное дело не поколебало правоприменительную практику по «наркотическим» уголовным делам и не привело к каким-либо системным изменениям.

Работа полицейских в таких делах по-прежнему остаётся непрозрачной и во многом неподконтрольной. Характер оперативно-розыскной деятельности, конечно, предполагает определенные ограничения транспарентности, однако если результаты ОРД используются в качестве доказательств, процедура их получения должна детально изучаться, в том числе в суде.

В деле по жалобе Александра Борисова ЕСПЧ разбирал ситуацию, когда задержанный больше часа находился под контролем сотрудников полиции, юридически это было оформлено с большой задержкой, а препятствий для проведения обыска сразу после задержания не было. Борисов последовательно отрицал, что наркотики – его, и изначально говорил о том, что ему их подбросили. Кроме того, во время задержания и изъятия наркотиков не было адвоката. В результате ЕСПЧ сделал вывод, что качество вещественных доказательств, на которых был основан обвинительный приговор Борисову, является сомнительным, и то, каким образом они были получены, ставит под сомнение их надежность.

У российских судов другой подход: изъятие наркотиков у конкретного человека часто расценивается судьями как принадлежность этих веществ именно этому человеку – вне зависимости от деталей самой процедуры.

Пониженные стандарты доказанности применяются и в других вопросах.

Например, из череды телефонных разговоров в дело может попасть запись только того, который необходим для обвинения. Другие разговоры отсекаются как «не представляющие интерес для следствия» – в том числе те, где закупщик настойчиво уговаривает продать ему наркотики. Чаще всего ссылки обвиняемого на эти обстоятельства расцениваются российскими судами как «способ защиты».

Последние несколько лет при анализе результатов прослушки телефонных переговоров стали обходиться без проведения фоноскопических и лингвистических экспертиз. Принадлежность голоса обвиняемому устанавливают по показаниям второго абонента, а выводы о смысле разговоров делает сам сотрудник полиции. Скажем, если в телефонном разговоре речь идёт о гвоздях, картошке и других бытовых предметах, оперативник может указать в протоколе, что под этими предметами подразумеваются наркотики. Попытки узнать у него при допросе в суде, на чём же основаны подобные выводы, приводят к таким ответам: «Я анализировал негласную оперативную информацию и общий контекст разговора».

Почти до абсурда доходит ситуация с засекреченными свидетелями. Например, суд может обосновать отказ в рассекречивании свидетеля общей фразой о том, что основания для сохранения в тайне сведений о свидетеле не отпали – хотя сам свидетель признаётся в судебном заседании: на него никто давление не оказывал и  подсудимых он не опасается. Кроме того, обвиняемый чаще всего предполагает, кто скрывается под псевдонимом, но суд снимает все неудобные вопросы к такому свидетелю, ссылаясь на то, что это якобы может привести к раскрытию его данных о личности. В результате становится невозможным проверить предвзятость такого свидетеля и его зависимость от сотрудников правоохранительных органов.

Малоинформативным оказывается и допрос понятых в суде. Всё чаще на вопросы адвокатов они отвечают «не помню», а потом поддерживают оглашённые по ходатайству прокурора досудебные показания, составленные следователем. При этом никого не смущают встречающиеся в практике случаи, когда эти показания изложены в протоколах допросов разных понятых одними и теми же фразами.

Продолжает усугубляться проблема недопуска адвокатов к задержанным. В итоге реализация конституционного права на получение юридической помощи упирается в заблокированную изнутри дверь следственного отдела или план «Крепость». Правда, в «крепость», оберегаемую от  прохода адвокатов, иногда проходят разносчики пиццы, но, возможно, это просто сотрудники полиции, работающие под прикрытием.

Без системного решения этих и многих других проблем российского уголовного процесса никто не может быть уверен, что случаи, подобные делу Ивана Голунова, не повторятся. Или хотя бы что они закончатся так же благополучно, как для Ивана.

Статья опубликована в «Независимой газете».

Адвокат Никонов Максим Андреевич

Если Вам нужна помощь адвоката по уголовному, семейному, гражданскому праву – Вы можете позвонить по телефону 8-910-188-73-21 либо написать на электронную почту [email protected] или в telegram.